Произведения архитектуры нередко возникают при отнюдь неблагоприятных условиях, и в этом конкретном случае результирующий визуальный беспорядок совершенно очевиден. При подходе к зданию мы видим сложно организованную поверхность, которая не подразделена ясным образом, за исключением центрального арочного проема и «розы» с ее автономным карнизом.
Проёмы, расположенные в пределах главного нефа, фиксируют ось симметрии всего фасада, и центр фланкирован боковыми нефами, выявленными на фасаде идентичными элементами.
Наконец, все в целом фланкировано башенками с их сложным венчанием.
Однако эту ведущую тему удается уловить в решении целого только в результате изрядного усилия, преодолевая свидетельства о наличии иного порядка. В каждой точке фасада глаз наталкивается на спор между нескоординированными связями элементов и теряет способность ориентации в целом.
Четыре окна нижнего уровня слишком подобны друг другу, чтобы оправдать различие между реальным окном и фальшь-окном, и слишком различаются, чтобы подтвердить иллюзию полной тождественности.
Над аркой мы видим собрание форм, выстроившихся подобно венчаниям отдельных зданий, причем мы можем насчитать их или пять, или семь в зависимости от того, трактовать завершение трех нефов как один элемент или как три,- проектировщик ничем не помогает нам сделать необходимый выбор. Заостренные на вершине боковых элементов не отражены в венчании центральных нефов, которые поэтому в еще большей мере кажутся срезанными.
Результирующий беспорядок отношений, ни одно из которых не имеет полного развития, мешает зрителю уяснить, что собственно хочет сообщить ему форма здания.
Беспорядочный текст или произведение искусства создает впечатление, что его создатель так и оставил разнообразие идей или тем в состоянии сырого материала.
Из-за столкновения, не находящего разрешения, беспорядочность вызывает чрезмерную напряженность стремления найти выход, который мог бы снять это перенапряжение.
В поле взаимодействия силы, если им ничто не препятствует, всегда выстраиваются в оптимальном порядке, но если «заморозить» ситуацию, подобное их оптимальное распределение оказывается недостижимым. Когда здание или комплекс зданий выстроены, картина напряжений застывает навсегда, и единственным лекарством может быть хирургическое вмешательство, вплоть до разрушения.
При взгляде на застывшие псевдосистемы беспорядка мы ощущаем, как несогласованные между собой элементы выражают стремление отделиться друг от друга и перестроиться в более ясную систему. Именно это заблокированное стремление создает острое чувство дискомфорта, ассоциирующегося с безобразным.
Как бы ни было разрушительным для облика окружающего мира нарушение врожденного, спонтанного чувства формы, в нем отнюдь не обязательно следует искать выражение глубинных разрывов в структуре личности или общества. Нарушение может быть сугубо поверхностным.
И все же следует считать очевидным, что в современном состоянии Западного мира, болезненное уродство огромного количества вещей, собираемых вместе, отражает в какой-то степени расщепленность, раздробленность сознания: манеры мышления и способы поведения нагромождаются друг на друга без всякой согласованности, без ведущей идеи, которая обладала бы достаточной силой, чтобы как-то упорядочить бесконечный поток возможностей выбора.
Мы закрываем глаза от чрезмерно яркого света, и точно такая же, элементарная биологическая реакция вынуждает нас отказаться от спонтанного усилия организовать окружающий мир, если мы сталкиваемся с мощным напором беспорядка. Единственное, что в этом случае — сосредоточиться целиком на изолированной цели, достижимой в данный момент.
По той же причине нахождение в себе ответа на сохранившуюся неизменной городскую среду старого итальянского или голландского городка требует весьма значительного усилия.
Каждое здание обращается к нам с посланием столь ясным и ярким, что его невозможно игнорировать, а связность образа целой улицы или площади лишает нас возможности спокойно ограничить внимание одним лишь элементом окружения в каждый момент времени. Защитная слепота, выработанная в нас хаотичностью привычного окружения, не «срабатывает», когда воспринимаемая упорядоченность взывает к пониманию: мы обнаруживаем в себе болезненное состояние повышенного внимания.
На одной из площадей Западного Берлина руины неороманской кирхи, построенной в 1893 г. и полуразрушенной во время второй мировой войны, сохранены как историческое напоминание.
Руины, однако, дополнены современным зданием церкви, имеющей форму восьмигранника, и призматической колокольней. Нет такого способа, который позволил бы совместить оба сооружения в рамках одного образа, и потому, несмотря на пространственную связность обоих, сознание не может воспринять их единовременно.
Если принять за реальность черную, обгорелую руину, современное здание словно испаряется, превращаясь в бледный призрак; соответственно, если аккуратный, замкнутый объем новой церкви оказывается в состоянии навязать себя нашему вниманию, зрительно исчезают руины.